— Ты брось поповские настроения разводить. Предчувствия, чистая рубашка…
— Я ничего, — оправдывался парень и глядел на меня своими светло-голубыми глазами северянина. — Но душа что-то неспокойная.
— Почисть лучше винтовку и патроны протри.
— Есть, товарищ сержант!
Я тоже почистил два своих пистолета и трофейный автомат. Перебрал гранаты. Сходил к Шевченко и напросился проверить посты.
— Сходи, — пожал плечами тот. — Олег полчаса назад проверял. Ремонт танка заканчивают?
— Заканчивают. Что-то подкрутили, укрепили. Новых шестеренок все равно нет. Сцепление работает. А надолго ли хватит, неизвестно.
Я проверил посты. Они были на месте. А часа через полтора с восточной стороны холма застучали автоматные очереди.
Стрельба разгоралась. К автоматам присоединились несколько пулеметов, торопливо хлопали винтовочные выстрелы. Прибежал один из десантников, зажимая простреленную руку.
— Немцы!
Мы все уже были наготове. Стрельба приближалась широким полукольцом. На западе было тихо, но все это напоминало огромный охотничий загон. И неважно, что мы догадывались о засаде в том месте, где тихо. Хоть влево, хоть вправо — все равно нарвемся на пушки или танки. Немцы решили с нами покончить, чтобы не создавать проблем у себя в тылу. Нашли по следам танковых гусениц.
— Мудрить не будем, — быстро командовал Шевченко. — Эй, капитан, шагай сюда.
Разжалованный капитан, козырнув, встал по стойке «смирно».
— Садись в Т-60. Машина знакомая, так?
— Так точно!
— Берешь еще одного человека в помощь. Автоматы, гранат побольше. Прорывайся на восток, и как можно больше шума. Снаряды береги на крайняк, их всего три десятка. Бей из пулемета и автоматов, бросай гранаты. Нас не ищи. Уцелеешь, прорывайся к передовой. На танке или пешком, как повезет.
Т-60 спешно загружали гранатами и запасными дисками. В башню полез еще один танкист из «безлошадных». На лице у него была написана такая отрешенность, что Шевченко прикрикнул:
— Не помирай раньше времени! Мы тоже не в тыл бежим.
Т-60 рванул навстречу стрельбе, а командир роты давал последние наставления шоферу полуторки, рядом с которым сидел адъютант Олег.
— Гони, не отставая от нас. Расстояние — полста метров. Главное, не врежься в пень. Мы деревья сшибать будем. Всем, кто в кузове, не стрелять, пока фрицы близко не появятся. Все, ребята, гоним.
Шевченко, потеснив, влез на мое место. Мы двинулись по склону холма в северном направлении. Метров через сто выскочили на едва заметную, давно заросшую колею. Дорогу преградила сухая ель, упавшая поперек.
— Оттащить в сторону!
Выпрыгнули человек семь и оттащили верхушку на обочину. Пока возились, я вслушивался в стрельбу и взрывы гранат, там, откуда начинался немецкий загон. Потом погнали дальше. Колея то появлялась, то исчезала. Еще одна сухая ель, повисшая между зелеными деревьями, сорвала толстым сучком одного из десантников. Остановились на полминуты. Покалеченного бойца погрузили в полуторку.
— Николай, газу!
Я не имел возможности высунуться. Единственный башенный люк занимал Шевченко, указывая направление механику. Я спросил у Федора:
— Никон цел?
— Который баптист? Целый.
Мы пролетели с километр без приключений. Я подумал, что Шевченко выбрал верную тактику, прорваться в узкую щель между загоном и засадой. Накаркал! Слева ударил пулемет. Звук доносился слабо сквозь рев мотора и клацанье гусениц. По броне ощутимо щелкнуло раз, второй, кто-то вскрикнул. Я развернул башню, рискуя свернуть ствол орудия о деревья, и выстрелил наугад. Степан Мотыль не знал, куда выбросить стреляную гильзу (мешал Шевченко), и я дал несколько очередей из пулемета.
— Огонь! — кричал Шевченко, принимая и выкидывая через люк гильзу. — Три осколочных, бегло!
Я видел пулеметную и несколько автоматных вспышек, метрах в ста на прогалине. Выпуская один за другим осколочные снаряды, представил, что творится в простреливаемой насквозь полуторке. Мы продолжали идти на скорости.
— Еще пять осколочных! Шевелись!
Я шевелился. В башне плавал клубами сизый дым, не давая нормально дышать. Вентилятор работал на всю мощность, но люк закрывал Шевченко.
— Левее! Левее, мать твою!
Мы едва не свалились в промоину на краю дороги. Николай с такой силой рванул рычаги, выворачивая машину, что я упал на боеукладку. Степа Мотыль матерился так заковыристо, что можно было заслушаться. Судя по ругани, он сломал пальцы.
— Снаряды подавать можешь?
— Могу.
Я выстрелил перед собой, видя впереди какое-то мелькание. Вспышка пушечного выстрела. Удар по броне свалил с ног и Мотыля, и Шевченко. Мы раздавили противотанковую «семидесятипятку», подмяли не успевшего шарахнуться прочь артиллериста:
— Юрик! Юрик, что с тобой? Гони вперед!
Это кричали одновременно механик-водитель и Шевченко. По броне снова застучали пули. Я стрелял из пушки. Снаряды толкал в ствол Шевченко. Потом неслись вперед молча, уже без выстрелов. Запах сгоревшего артиллерийского пороха сменился кислым духом крови. Когда ее очень много. Так пахнут только что убитые, истекшие кровью люди. Но остановились лишь километра через два.
Пол был сплошь залит кровью. Снаряд пробил броню рядом с курсовым пулеметом, разорвал почти надвое радиста Юрика и смял, размолотил в кашу ногу Степану Мотылю. Обоих вытащили на траву. Степан еще дышал, но вместе с кровью уходила жизнь. Он мелко засучил второй ногой — начиналась агония. Я обошел танк. Из шести человек десанта осталось трое. Никон перезаряжал винтовку.
— Живой?
— Живой, товарищ сержант.
На полуторку было жутко смотреть. Кабина и особенно кузов были сплошь изрешечены пулями. Адъютант Олег лежал на траве, с накрытой замасленной тряпкой головой. Пули разбили ему лицо и череп. Водитель с добровольным помощником откручивали пробитый баллон.
— Машина на ходу?
— На ходу. Только трупы в кузове. Убрать бы надо.
— Пусть лежат.
— Два задних колеса пробиты. На четырех покатим. Нагрузка большая, могут и эти полопаться.
Тела убитых торопливо перегружали на трансмиссию танка. Привязывали, чтобы не свалились, кусками телефонного провода. Семь погибших ребят. Пятеро раненых в полуторке. Пуля достала нашего фельдшера Ивана Герасимовича. Он лежал с открытыми глазами, рыжие усы топорщились в разные стороны. Уцелевшие десантники накрыли тела плащ-палатками и шинелями.
— Похороним позже, — вглядываясь в небо, проговорил Федор Шевченко. — Надо спешить. Вместо стрелка— радиста возьми, что ли, Никона.
Механик вытирал шинелью кровь на полу. А Федор, отойдя в сторону, задрал рубашку и спустил штаны.
— Подранило меня, Леха. Глянь, яйца целые?
Штук пять мелких осколков брони попали в бедро, разбили пистолет в кармане (может, он и спас), один прочертил кровоточащую полосу в паху.
— Все целое, Федор. Осколки позже вытащим.
Снаряд, пробивший броню, не миновал и меня. Один осколок чиркнул по щеке, второй застрял в мякоти правого плеча. Но все это были мелочи. Мы проехали еще километра три и нырнули под огромные дубы, росшие у озера.
Место было наезженным, но нам требовался час-другой, чтобы перевязать раненых, разбортировать колеса и вставить новые камеры. Водитель полуторки, хозяйственный мужик, отшвыривал в сторону пробитые пулями запасные камеры.
— Сволочи, все издырявили.
Одну целую камеру все же нашел. Спешно заклеивали еще пару штук, менее пострадавших. Поручив шины помощникам, откинул капот. Из радиатора била тонкая струйка пара.
— Мылом. Мылом замазывай, — советовали ему.
— Без вас знаю. Ну-ка, помоги…
Танку тоже досталось. Механик вместе с Никоном вытирали остатки крови на полу. В двигателе что-то шипело и пахло жженым. Вниз стекала кровь из тел погибших, лежавших на броне моторного отделения. Сколько нас осталось? Взводный Глазков был ранен в ногу и руку, Гоша получил пулю в здоровую руку и как боец был бесполезен. В строю остались старший лейтенант, водитель полуторки, Никон, трое десантников и я. Еще трое тяжелораненых, кроме Глазкова и Гоши, лежали в кузове машины.
— Сегодня в ночь будем прорываться к своим, — заклеивая цигарку, рассуждал Шевченко. — Лишь бы «тридцатьчетверка» не подвела.
На оставшихся в живых и раненых было тяжело смотреть. Даже не получившие ранений люди выглядели настолько подавленными, почти все с ушибами и синяками от сумасшедшей гонки. Наверное, никто уже не надеялся, что выберется живым. Федор сам наливал остатки рома и спирта, отмеряя по сто пятьдесят граммов раненым и по сто — остальным. Набивали патронами магазины автоматов, вытряхивали боеприпасы из вещмешков погибших, делили гранаты. Я отдал Федору «Вальтер», который просил у меня покойный стрелок-радист Юра Урезов. Наш Юрик! С другой стороны озера подъехали две подводы. Немцы поили лошадей. Начали присматриваться к нам, потом дружно шарахнулись прочь. Шевченко приказал огонь не открывать.
